Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15 - Николай Ольков

Поужинали, гость встал, поклонился хозяйке и кивнул хозяину: «Пошли!». В кабинете он снова закурил, минут пять наслаждался, потом резко погасил сигару:

– Ты помнишь разговор в моем доме с господином Щербаковым. Какие выводы ты для себя сделал? Конкретно?

Мирон подробно рассказал о встречах и разговорах с крепкими мужиками, о разработанном и согласованном плане, но в последний момент все отказались от этого варианта.

– Ты считаешь, что это хорошая идея – уйти в тайгу и все начинать с начала? В ней есть один плюс, который и вскружил тебе голову: это свобода. Ты ни от кого не зависишь, живешь, как хочешь. Видно, у твоих мужиков ощущение свободы, ее цены, не воспиталось, они останутся и создадут своими хозяйствами основу будущих сельскохозяйственных предприятий. Да, интересная ситуация. На днях у меня снова был Щербаков, долго говорили, спрашивал о тебе, какие выводы сделал крепкий и умный хозяин из им сказанного. Я ответил, что мы этот вопрос не обсуждали, и тогда Всеволод Станиславович обозвал нас дураками. Он не пугал, что выдает большой секрет, за годы общения мы очень тесно сошлись, так вот, не позднее начала будущего года состоится съезд партии, на котором и будет принято решение об отмене НЭПа. Для меня это просто закрытие магазинов и добровольная сдача их вместе с товаром каким-то новым организациям. В этом случае Щербаков допускает, что меня не расстреляют, не сошлют и не посадят. Из дома, конечно, выкинут, в общем, полный кирдык, как говорят степняки. У тебя все сложнее. Тебя будут грабить и унижать твои же работники, и, поверь мне, они получат от этого массу удовольствия. У тебя на глазах будет гибнуть все, что ты создавал. Тебя сошлют, в лучшем случае, на Северный Урал, это место назвал Щербаков. Итак, друзья отказались, что будешь делать ты?

Мирон перехватил интонацию:

– А ты?

Купец хмыкнул:

– Никаких секретов. Пока никто ничего не знает, продаю магазины, продаю дом, и под видом лечения на водах уезжаю в Крым. Вместе с Зиной. План очень реальный.

Хозяин с издевкой продолжил:

– Потом в Турцию и далее в Европу? А я так не могу.

Емельян Лазаревич встал:

– Отчего это ты не можешь? Жить в Париже или рубить лес на Урале? Что тебе милее?

Мирон ударил в стол кулаком:

– Не могу, Емельян, я и месяца там не проживу. Мое место здесь.

– Прости за ехидство, но оно будет занято.

Мирон промолчал, вроде обдумывал, как сказать:

– Тогда это просто ускоряет мое решение. Я с семьей уйду в тайгу, у меня три сына, мы сумеем обжиться вдали от властей и их реформаций. В ста верстах от уезда никто меня не будет искать, тем более, что оставлю дом и пилораму со столяркой, пусть пользуются.

Что и говорить, Колмаков неплохо знал натуру друга и предполагал, что он сделает что-то неожиданное, но уйти в глухую тайгу на пустое место, начинать жизнь заново с топора и сохи? Нет, надо употребить все свое влияние на него, подключить Марфу Петровну, хотя она против мужа и слова не скажет. Наконец, три парня. Что их ждет в тайге? А надо будет женить, какая девка пойдет в глушь? Или им бросать отца и выходить в мир? Так ведь сразу подберут ребята из ГПУ. Как ему это втемяшить? Нельзя его оставлять, он натворит столько, что потом и рад бы в рай…

– Мирон. Ты разумный человек. Тебе известно, что человек предполагает, а Господь располагает. Ну, оставим бога в покое, ему не до нас. Давай хотя бы в одном согласимся: оставаться в селе и продолжать жить, словно ты ничего не знаешь, ты не можешь. У тебя нет выбора, нельзя же считать разумным побег в тайгу. Потом, подожди, ты говоришь, что пятеро или шестеро отказались. А тебе не кажется, что они побегут впереди лошадей показывать дорогу к твоей заимке, как только мордоворот из ГПУ постучит наганом по его тупым лбам? Ах, они слово дали! Господи, прости его, он сам не знает, что творит! Все, ложимся спать, сооруди мне здесь ложе, а сам пойди к жене и все ей расскажи: что хозяйство продадим, соберем все денежки и поедем жить в Париж. Если она тебя не поцелует, завтра набей мне морду. Спокойной ночи!

Утром мордобоя не случилось, как и предполагал Колмаков, Марфа Петровна припала к груди мужа и робко прошептала: «Как скажешь, так и будет, Мирон Демьянович».

Чай пили прямо на кухне, молча, похоже, хозяин даже с некой обидой на гостя. Емельян засмеялся:

– Мирон, я твою натуру знаю, от задуманного ты не откажешься. И хозяйство поднимешь, и жизнь создашь вполне терпимую. Но дикое одиночество, даже поматериться не с кем. Как ребята это перенесут, а Марфа? У неё всех радостей – к соседке выскочить, вроде как соль кончилась. А дальше, дальше-то что? Ребят женить надо, опять в мир выбираться. А тут ГПУ ждет. Плюнь на эту затею, от гордыни она, а не от разума. Айда, провожай незваного гостя. Да, прости господи, заговорил ты меня сразу, я про новость забыл. Дело брата твоего пересмотрели в уездном суде и дали досрочное освобождение. Так что жди.

Мирон обнял друга:

– Спасибо тебе, Емельян.

– То не мне, Щербакова надо благодарить, так, позаочь. Он дал указание, семь человек попали под амнистию. Жди.

Седая дымка снежной пыли поднялась за умчавшейся кошевкой Колмакова, Мирон запер ворота на крепкий засов и взялся за скобку калитки, когда увидел идущих к нему мужиков. Остановился, подождал. Подошли Смолин, Ляпунов, Киреев.

– Поговорить надо, Мирон Демьянович, – несмело обратился Захар Смолин. – Мы с Банниковым в прошлый раз отказались, а теперь, оказывается, вся кампания распалась. Вчера вечером собрались мы снова, да в газете «Правда» пропечатано, что будет партийный сход или как его там, и там намеком, не напрямую, но можно сдогадаться, сказано, что главный вопрос по деревне. Вот так.

– Газетку где взяли?

– Синеокий принес ко мне домой, тычет пальцем, а там подчеркнуто, не он, конечно, кто-то грамотный пометил. Потому мысля твоя верная: сами не уйдем – увезут под конвоем. Вечером весь молодняк придет к тебе, сам с ними решай, а то бабы уже в голос ревут, отпущать не желают.

– Бабам пока не надо все рассказывать, прищемите им языки, чтобы не сгореть нам на месте. Ребят жду. Мои тоже поедут.

Мужики поклонились и разошлись. Мирон позвал десятилетнего Никитку и велел настрогать до десятка карандашей и тетрадку чистую разделать на листы: пусть записывают, что брать, а то приедут без спичек. Старших окликнул, пошли отобрали двух лошадей покрепче, кобылу и жеребца. Глянул записи тут же, в конюшне: слученная кобылка, но родит только осенью, так что выдюжит дорогу. Жеребец спокойный под седлом, зверя не боится, Мирон его на охоту брал. Собрали все, что раньше описал отец, увязали, все инструменты, кроме топоров, без череньев, в лес все-таки едут. Утром все к седлу закрепить, и в путь.

Ребят набилась полная избушка, хоть и не мала размером. Сели кто где, молчат, ждут старшего. Мирон начал с того, что парням отцы уже сказали: надо готовить место для будущей деревни. Вперед всего сделать большой шалаш с открытым верхом, чтобы дым выходил. Посередине костер, непременно один дежурный, договориться, как меняться. Мясо можно не брать, оно в лесу бегает. По пустякам не ссориться. Выбрать себе троих главных, за ними все права. И в любом случае из леса одному или двоим не уходить, даже если обида сердечная. Главный обоз будет в конце марта, когда снег сядет. Значит, к апрелю барак должен быть готов. Железо для временных печей будет в обозе.

Андрей и Григорий достали большие листы бумаги с чертежом барака. На семь семей надо семь клеток, ширина барака шесть, длина тридцать пять метров. Пазы утеплять нечем, потому придется рубить пазы широкие и чистые, чтобы ложились плотно. Окон не делать, только два дверных проема. Бревна не длинные, чтобы полегче ворочаться с ними, и соединять в замок. На пол и потолок колоть трехметровки пополам и стелить плотно. Под лесом из тонких сосен невысокий, в два метра, загон для скотины. Вот такая работа.

– Ребята, времени у вас мало, дорога дальняя. Многие знают Кабаниху, большое болото, вам лучше его объехать, вдруг где майны или родники. От Кабанихи уходите вглубь леса, чтобы она оставалась у вас слева. И делайте затеси на соснах, чтобы мы по вашему следу пошли. Все, ребята, запишите, что надо взять каждому, Григорий, диктуй. Завтра день на сборы, выходите ночью, чтоб никто не видел, вам надо три деревни на пути пройти затемно, а там тайга. Мы, семьи ваши, надеемся на вас, так что в добрый путь.

Своих собирал сам. Грише отдал часы, показал, как заводить. Принес круглый прибор, компас, на стеколке царапина:

– Сын, стрелка все время показывает одно направление. Я специально рисовал схему, где мы, где Кабаниха, куда вам направляться. Сразу за Ивановкой следи за дорогой и сверяй с компасом. Дорог может быть много, мало ли куда мужики ездят. А ты двигайся на эту царапину, чуть влево, чуть вправо – главное: направление не потерять. К Кабанихе выйдете на четвертый день, ты ее сразу узнаешь: густой камыш от самого берега. Там осторожней, кабанов много и волки рядом непременно. Ружья заряжены и на предохранителях.